Cергей Фурманюк: Актер для меня – это воин
В свет вышла книга прозы и поэзии актера Русского театра Сергея Фурманюка «Игры насекомых».
Борис Тух
У каждого, идущего к цели, свой «Кубок Стэнли»
– Вениамину Смехову как-то был задан вопрос: «Отчего ведущие актеры Театра на Таганке: Валерий Золотухин, Леонид Филатов, вы, не говоря уже о покойном Владимире Высоцком, так глубоко занялись литературным творчеством, что оно стало второй профессией?» Ответ был таков: «Мы думали, если наш театр разгонят…». Смехов поправился: «Когда наш театр разгонят, у нас останется, чем заработать на кусок хлеба». Сергей, у вас вышла книга, если не ошибаюсь, третья. Александр Ивашкевич и Даниил Зандберг замечательно реализуют себя в фотоискусстве. Дмитрий Косяков – в живописи. Какая за этим стоит цель?
- Для меня все началось бесцельно, не было идеи, не было особой задачи. Это чистой воды рефлексия. Те прекрасные артисты, которых вы перечислили, находились в некотором культурном контексте, вели постоянный диалог с этим миром. У нас же в Таллинне мы находимся в вакууме. В абсолютном вакууме. Но ведь каждый актер хочет дышать и делиться своей энергией. Так или иначе он найдет возможность реализовать свою творческую энергию либо на сцене, либо плюс к сцене – в живописи, как Косяков, в фотоискусстве, как Ивашкевич и Зандберг. Либо в пении, танце.
Я сидел на репетиции очередного спектакля, роль в нем у меня была незначительная, я заглядывал в телефон, в интернет – и увидел фото: Александр Овечкин поднял над головой кубок Стэнли. А Овечкин моложе меня на пять лет!
Я не просто горячо люблю театр. Я живу им. И когда я прочел эту новость и сопоставил свои скромные достижения с тем, что сделал Овечкин, который, на минуточку, был еще трехкратным чемпионом мира, я моментально записал какой-то текст, он есть в этой книге, уже отредактированный. Я тут же прочел его своим коллегам, мне сказали: здорово, интересно. Я продолжал что-то сочинять. Но – в стол. Идеи опубликовать книгу не было. Просто нужно было куда-то девать энергию.
Но пандемия дала возможность побыть в тишине. Чем заняться? Книжки читаешь, но надо ведь что-то делать. Я тогда еще писал роман, он назывался «История неизвестного актера». Я проработал в театре 17 лет – это целая жизнь, и мне есть что сказать по этому поводу.
Как все это происходит? Сначала возникает импульс, ты за что-то цепляешься, прикидываешь: как ты его разовьешь, как приведешь читателя к своей идее. Но самое интересное начинается потом. Когда ты уже сформулировал эту историю, ты начинаешь редактировать, смотришь на свой текст, переставляешь слова местами, шлифуешь. Меня никто этому не учил, это чисто интуитивно, но для меня важна музыка в тексте. И я занимался построением этой музыки внутри каждого текста. До истощения. Это труд, я вам скажу. Каждый рассказ – абсолютно продуманная история. Переделывал несколько раз. От идеи до ее реализации может пройти полгода. Хотя история миниатюрная. На страницу.
«Инь» и «Янь»
– До «Игр насекомых» вышли две книжки, это…
- Третья книга. Первая – «Герой», проба пера, которая год назад вышла очень ограниченным тиражом. Я ведь издаю за свои деньги. У этой тираж тоже невелик, всего сотня; я обращался в Kultuurkapital, но мне отказали.
Вторая – стихи. Я не считаю себя поэтом или прозаиком, у меня нет таких претензий, стихи как бы сами рождаются, но, когда вышел «Герой», я подумал – это проза жизни, а есть ведь в нашей жизни и что-то возвышенное! Может, соединить все стихи? «Герой» был первенцем, мальчиком, а стихи – это нежное, девочка, вот и получились «Инь» и «Янь», две книжки – черная и белая. Стихи «Ей». Тираж 50. Ну что такое 50 книжек? Но сам факт, что ты что-то создаешь, и кто-то может творчество твое приобрести, время от времени доставать с книжной полки и читать – и ты это сделал сам. Ощущение непередаваемое!
Но я вам скажу: моей книжки не случилось бы, если бы не один замечательнейший человек, художник Анатолий Стюф, с которым я познакомился в 2006 году, через другого моего товарища – аранжировщика Володю Джункова.
«Моя территория»
– Я прочел «Игры насекомых», искренне скажу, книга мне нравится и, что немаловажно, в ней упоминаются имена философов, писателей, композиторов – из тех, которые не входят в обыденный круг чтения – и все это не всуе, как у очень многих сочинителей, не чтобы образованность свою показать, а органично, там, где эти имена и названия развивают авторскую мысль. Они нужны, чтобы читатель вслед за вами шел от одного «верстового столба» к другому. Много рассказов связано с миром театра.
- Конечно! Это моя территория. Мой стаж работы в театре – 17 лет плюс четыре года учебы в Школе-студии МХАТ. Но впервые я попал в театр в семь лет, мама привела, и с тех пор связан с ним навсегда.
– И неизбежно многие читатели начнут искать в этих рассказах конкретных прототипов.
- Это интересно искать тем, кто близок к этой среде. Но когда я решился сделать рассказы доступными общественности, то максимально старался избавить читателя от прямых ассоциаций.
– Катрин Денев как-то сказала: «Женщина-актриса – больше, чем просто женщина. А мужчина-актер меньше, чем просто мужчина». Ваш комментарий?
- Это взгляд женщины. А я мужчина, я отец. В книге великого режиссера Ежи Гротовского «От бедного театра к искусству-проводнику» автор сравнивает актера с самураем, который может отдыхать на фоне пейзажа, но в любую секунду готов вскочить, выхватить меч и нанести разящий удар. Актер для меня – это воин!
– В книге это ощущается, когда вы пишете о своем опасном путешествии на север Норвегии. И когда – ведь это было в реальности! – вас перед премьерой «Сирано» сбила машина, нанеся серьезные травмы. Но вы вышли на сцену и отыграли спектакль. Кодекс бусидо?
- А как же иначе. В Школе-студии МХАТ нам говорили: только смерть может препятствовать тому, чтобы вы вышли на сцену. Романтично! Но вот ты реально сталкиваешься с такой ситуацией! Машина не просто толкнула меня, она сама была разбита, удар получился сильным – а ты стоишь и думаешь не о себе, жене, дочери, а о том, кто сыграет спектакль. И получается, что ты. Замены нет. Скажете: это безумие? Нет, это жизнь!
– Название вашей книги перекликается с названием романа Виктора Пелевина «Жизнь насекомых».
- Вот ее я как раз не читал.
– Это роман-аллегория: персонажи могут перевоплощаться в насекомых и снова возвращаться в человеческое состояние. Насекомость как-то больше соответствует их внутреннему миру.
- Понятно. Почему у меня насекомые? Основная тематика книги – театральные сюжеты, памфлеты, скетчи. Но не только. Мы, люди, в массе своей и есть насекомые, мы масса, которой можно манипулировать. Муравейник. В нем и вращаемся. В наше время нет крупных личностей, геров. Первая моя книжка почему называлась «Герой»? Она была историей неизвестного актера. Пройдя все перипетии безумия, хаоса и бесстыдства, которыми пронизана наша повседневность, он выбирается и становится руководителем театра. И успокаивается, считая себя героем. «Достиг я высшей власти». Стоило ли?
Мы находимся здесь в вакууме
– Перейдем к кинематографу и театру. В программе PÖFF Shorts кинофестиваля «Темные ночи» будет показан фильм Леэни Линна «Соловей», в котором вы снялись. Это самая новая ваша работа в кино, но ведь на вашим счету участие не менее чем в десятке картин, включая международные проекты. К сожалению, эта сторона вашей работы остается за кадром…
- Недавний мой международный проект – английский фильм «Burial» («Погребение»), который снимался в эстонских лесах. Трэш-боевик, там по сюжету советские солдаты везут труп Гитлера в Москву, чтобы показать Сталину. К реальности не имеет отношения, но мне было интересно сниматься с английскими и эстонскими актерами.
Я даже у Netflix снимался. В сериале «База Берлин», или «Берлинская резидентура». У меня была роль русского репортера.
Все мои однокурсники, которые остались в Москве, сейчас звезды кино. Мы же здесь, повторю, в вакууме. И вот в этом вакууме живет некий Сергей Фурманюк, играет спектакли – и вдруг его приглашает Netflix. Присылают тебе кучу писем на э-майл, договоры, ты ставишь подписи, вылетаешь в Будапешт, где идут съемки. Меня встречают в аэропорту, заселяют в гостиницу: пять звезд, мраморные стены, бассейн – Жан Рено там останавливался. Высший класс. Я себя впервые ощущаю востребованным артистом. Вот я, наконец, на вершине. С утра проснулся отвезли на съемки – у тебя свой фургончик. Фото, костюм, грим, партнерша пришла, покидали текст. Съемки на зеленом фоне. Я сыграл очень концептуально.
Дождался, когда выйдет эта серия. Смотрю. Огромный зал. Куча народу. И в этом зале на столе стоит телевизор, по которому – новости. И на экране телевизора маленькое окошечко, где мы разговариваем про главного героя-террориста. И меня видно секунды четыре. Но жена с тех пор говорит: «Когда идешь на кастинг, всегда называй Netflix. Это весомо!». И пафосно, и смешно, но, выходит, я интернациональный актер.
– Какие роли в театре для вас стали самыми этапными?
- За 17 лет я сыграл три роли, которые стали для меня важнейшими, сформировали меня как актера. Первая – сразу после окончания Школы-студии, в спектакле по пьесе Барри Кифа «Катящиеся камни мхом не обрастут»; первая роль – как первая книжка, помню, какой трепет я испытал тогда.
Потом мы играли «Бешеных псов» Квентина Тарантино в постановке режиссера Анны Трифоновой. Я – Мистер Рэд. Пацанская история про хулиганство, про безумие. Наша тема, наша история. Мы каждый спектакль ждали с нетерпением. Потом я поехал учиться в лабораторию в Польше. Один из педагогов – Зигмунд Молек – был учеником Гротовского. Я поехал туда, чтобы понять профессию. И третья роль – Лопахин в «Вишневом саде». Спектакль не был удачным, но для меня это была переломная вещь. Я понял, что после этой работы отката назад уже не будет.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Стихотворение Сергея Фурманюка, которое можно считать объяснением в любви к театру
Я снова прихожу к тебе во чрево, храм мой. Под своды, где звучали голоса Поэтов, чьи песни славили поступок Человека и были символом огня, дающим Волю. Я прихожу к тебе на исповедь, на акт. Во мне отсутствует надежда. Я здесь служу глаголу верхнего регистра, ради которого воздвигнут этот дом, возможно... И час, подобный этому, способен сделать из меня пророка, человека, любовника, безумца, подлеца, а зрителя – свидетелем моего падения или же успеха. Ты – дом мой, чаша, испить которую желаю до дна глубин, и там, уже на высушенном поле, услышать тихий голос: спой еще…